11 июля 2012 года, 16:18

Фото: Сиб.фм

Рубрика: Культура.

Версия для печати

- Как вы оказались в Черёмушках?

 Мы с мужем приехали на комсомольскую стройку из Перми. Я тогда вообще считала, что жизнь без комсомольской стройки — это не жизнь, а так, рутина. К тому времени я уже окончила институт и как молодой специалист попала по приглашению непосредственно в этот дворец культуры. «Энергетик», кстати, ровесник первого агрегата СШГЭС, оба с 1978 года, но я приехала только в апреле 1980-го.

Стройка в то время вызывала огромный интерес у деятелей искусства — писателей, художников, фотографов, киношников — кого тут только не было! Мы видели огромное количество легендарных людей, которые сюда просто потоком ехали. Регулярно проходили замечательные выставки, концерты, творческие вечера, фестивали — молодёжи было полным-полно. Была настолько мощная энергетика созидательного труда, что у каждого было своё дело, каждый ощущал себя на месте. Помню наш блестящий рок-коллектив «Эксперимент»: один из музыкантов работал на бетонном заводе, другой был машинистом, третий — водителем, четвёртый — спортсменом. И у каждого везде были успехи!

Важно и то, что у приезжих за плечами был серьёзный опыт: как могли, например, солисты Ленинградского эстрадно-симфонического оркестра выйти на эту сцену и что-то сделать плохо? Конечно, не могли.

- Какие главные ощущения и впечатления от Сибири 80-х у вас тогда остались?

Поскольку я приехала с Урала, где в конце 70-х были просто голодные времена, то первое, что пришло в голову — попала в рай, в коммунизм, который все так долго ждали. Здесь была другая атмосфера: везде открытые двери, детские коляски под балконами, сохнущее бельё во дворах.

Сейчас трудно в это поверить, но именно здесь я впервые увидела сгущённое молоко, стала различать говядину и свинину, попробовала колбасу, сосиски. А потом и как женщина ощутила этот рай: появилась семья, родились дети — абсолютное счастье. Всё было замечательно!

Конечно, была романтика, жили интересно и весело. Ты понимал, что участвуешь в чём-то настоящем, причастен к какому-то важному, великому делу. Это была эпоха, сравнимая с той, когда люди ехали покорять целину или шли добровольцами защищать родину. Все были очень вдохновлены, объединены общей идеей, создавали молодёжные комсомольские бригады, и, кстати, получали приличные зарплаты. Я видела в кинохронике, как во время перекрытия Енисея люди стояли вдоль берегов и завороженно смотрели на происходящее: каждый осознавал, что будет рассказывать об этом дне своим детям и внукам.

Сейчас другое время, и этих ощущений не хватает. Все стали более меркантильны, гоняются за каким-то фейерверком, внешним апломбом.

Встречалась недавно с одноклассниками, все спрашивают: «Ну что, как ты? Квартира-машина-дача есть?» Да, есть. И что?

Разве это определяет жизнь человека? Как-то измельчали мы совсем. С другой стороны, всегда находятся люди, которые могут глубоко чувствовать, серьёзно рассуждать. У нас духовная нация, много симпатичных, порядочных людей, не разочаровавшихся в жизни.

- Как вам нынешнее молодое поколение?

Это сложное поколение. Я помню, как в начале 90-х годов школа бросила наших детей, как они перестали быть хоть кому-либо нужны. И вот эта самая ребятня, которой сейчас уже под 30 лет, создаёт нам проблемы. Они не ходят на выборы, не голосуют, не отстаивают свою точку зрения. У большинства из них не хватает внутреннего стержня, воли. После аварии на станции мне захотелось поговорить со старшеклассниками на тему подвига, героизма, вообще чего-то возвышенного и нравственного — о том, о чём мы все давно не говорили. Мы провели несколько лекций, приглашали спасателей, сотрудников СШГЭС — и оказалось, что ими гордятся, что новое поколение готово тянуться за ними.

- Как вы думаете, молодёжь вам завидует? Хочет пережить что-то подобное?

Не знаю, мне мой второй ребенок как-то сказал, что никогда не будет руководителем. Буду мол, жить простой жизнью.

- Так может его поколение действительно устало от подвигов и пафоса? Пусть они отдохнут.

Может быть. Всё зависит от того, как поднимать эти вопросы. Дети способны отличить враньё взрослых от искренних убеждений человека. Что пафосного во взаимном уважении, любви, творчестве, вдохновении? Мне всегда хотелось, чтобы в нашем посёлке было пространство любви, чтобы людям было тепло и уютно. Хотя я, конечно, мечтательница — не может же всё население Земли нести свет.

- А если сравнивать поколение 80-х и «нулевых», что хуже: быть разочаровавшимся идеалистом или витающим в облаках циником?

Я вообще цинизма не понимаю. Не верю, что человек приходит в мир с каким-то внутренним дерьмом и культивирует его. Могут прийти чёрные души, но я не хочу их видеть.

Мы — планета свободного выбора, где каждый может жить так, как ему ближе.

В этом есть огромная ответственность и воля человека, а цинизм — это просто маска, неумение почувствовать себя в этой жизни, боязнь реагировать на происходящее по-человечески. Всё плохое и негативное — оно ведь на поверхности; оступиться легко, но надо помнить, что тонкое и деликатное — пусть и менее заметное — всегда работает и созидает. Поэтому добро победит, а красота спасёт мир (улыбается).

- Вы помните, когда общий энтузиазм пошёл на спад и всё начало меняться?

Как в государстве началось, так и у нас. Понимаете, молодёжный посёлок не сразу же постарел, ему нужно было хотя бы повзрослеть. Люди приезжали, обзаводились семьями. А когда настали 90-е, конечно, был спад. Тут уже не до творчества — каждый искал себе угол и место заработка. При этом все понимали, что в нашей глухомани без активной культурной деятельности и высокого уровня искусства дела в гору не пойдут.

Благодаря поддержке СШГЭС мы вывозили наших ребят на телевизионный конкурс «Утренняя звезда» и снимали детскую программу «На балу у Золушки». Удалось показать им Францию, Италию, Болгарию. Потом всё вновь оживилось. Мы сделали ремонт, поменяли кровлю, паркет, привели всё в порядок. Уже больше 20 лет мы являемся муниципальным учреждением, но если бы не помощь станции, я не знаю, что бы здесь было — и со зданием, и с культурой района в целом.

- Как вы и ваши коллеги откликнулись на аварию?

Трагедия мгновенно объединила людей. Когда чёрные повязки и гробы стояли почти у каждого подъезда, было жутко и страшно, потому что все погибшие — или друзья, или родственники, или коллеги. А 75 человек для нашего восьмитысячного поселка — это огромная цифра.

В какой-то момент встал выбор: заглушить боль и забыть всё как страшный сон или начать возрождать то, что было. Решили возрождать. Возникло общее понимание, что срываться-то некуда, кому мы нужны? А здесь вся наша жизнь, столько родного и дорогого. Признаюсь, у многих были мысли, что жизнь прожита зря и всё осталось в прошлом. У людей опускались руки, кто-то не смог остаться и уехал.

Хорошо помню момент, когда стала замечать первые улыбки на лицах вдов сотрудников станции. Я была так рада! Женщины стали приходить в себя, морально восстанавливаться. В то время уже активно работала созданная нами организация «Ступени к жизни», мы ежедневно помогали семьям погибших, старались смягчить настигший их ужас. К нам хлынул такой поток деятелей искусства, какого мы не видели с тех самых 80-х годов. РусГидро раз в квартал привозило московские театры, приезжал биг-бэнд Гараняна, выступали артисты. И это работало — в посёлок возвращалась прежняя атмосфера созидания.

И всё же первый после аварии День энергетика был кошмаром.

Праздник со слезами на глазах. У нас была приготовлена целая программа о трагедии, развёрнутое художественное произведение, очень сильная вещь. Ощущения у людей, надо сказать, были двоякие. Девчонки многие выбегали из зала и плакали, потому что всё было по-живому, а кто-то, уже успев всё переосмыслить, воспринимал прошедшее как факт, который не изменить и не отменить. Им было легче. Они понимали, что это наша дань памяти погибшим.

- Есть мнение, что если бы первый директор СШГЭС Валентин Брызгалов был тогда жив, он бы не допустил аварии. Вы с ним согласны?

На 100%. Последние шесть лет его жизни я провела с ним в качестве женщины, которая просто была рядом. Это высочайшего уровня специалист, иногда мне даже казалось, что он ничего в жизни так не любил, как эту станцию. Он знал каждый винтик и написал две большие книги о гидроэнергетике и огромное количество статей. Его исследования посвящались истории строительства Красноярской и Саяно-Шушенской ГЭС. Валентина Ивановича ценили, уважали, хорошо знали специалисты этой отрасли, внимательно прислушивались к его мнению. Он неоднократно обращал внимание на второй агрегат, который с годами вызывал у него всё большее беспокойство.

Брызгалов оставался негласным руководителем станции даже после того, как вступил в должность новый директор. Я была свидетелем, как ему звонили, начиная с шести утра и до поздней ночи, и как днём квартира превращалась в диспетчерский пункт.

Он всегда знал, что делать. Единственное, что он не успел — подготовить себе замену.

Но он думал о будущем. Только ему — профессору, доктору технических наук удалось, преодолев множество преград, создать Саяно-Шушенский филиал на базе нынешнего Сибирского Федерального университета. Он и стал первым его руководителем.

Это был человек-компьютер. Как он мыслил, всё придумывал и разрабатывал, никто не понимал. Ему приносили проверенные на миллион раз проекты, он всё перечеркивал, переворачивал с ног на голову и делал по-своему: практика показывала, что он был прав.

Он много лет руководил лабораторий технической диагностики, опыт подсказывал ему, что вибрации на станции дадут о себе знать. Он мог оценить последствия. В какой-то момент он начал бить тревогу, но живых денег у станции почти не было, бартерный расчёт тоже не спасал. А потом, когда деньги появились, о реконструкции и новом оборудовании уже не думали — приступили к в буквальном смысле декорированию станции. Конечно, освещение стало просто фантастически красивым, но вряд ли оно того стоило.

Он умел брать под свою личную ответственность решение многих сложных проблем. И всё-таки оказалось, что в сложных обстоятельствах коллектив, воспитанный им, не смог справиться с ситуацией. Может быть, воспитателем стать не всем дано? Брызгалов — человек государственного мышления, но время работало против него: когда он всё осознал, было уже поздно. Понимаете, всю жизнь служить одному делу, а потом вдруг без всего остаться — это невыносимо сложно, тем более когда тебе 70 лет. Хотя он никогда не был старым или немощным, моложавым был, всегда следил за собой, но судьба есть судьба.